Итак, Марли был мертв, как гвоздь в притолоке. Сомневаться в этом не приходилось. Свидетельство о его погребении было подписано священником, причетником, хозяином похоронного бюро и старшим могильщиком. Оно было подписано и Скруджем. А уж если Скрудж прикладывал к какому-либо документу руку, эта бумага имела на бирже вес.
Скрудж и Марли были компаньонами с незапамятных времен, однако смерть компаньона не сказалась на деловой хватке Скруджа, и день похорон своего друга он отметил заключением весьма выгодной сделки.
Скрудж не вымарал имя Марли на вывеске. Оно красовалось там, над дверью конторы, еще годы спустя: «СКРУДЖ и МАРЛИ». И какой-нибудь новичок в делах, обращаясь к Скруджу, иногда называл его Скруджем, а иногда – Марли. Скрудж отзывался, как бы его ни окликнули. Ему было безразлично.
Ну и сквалыга был этот Скрудж! Вот кто умел выжимать соки, вытягивать жилы, вколачивать в гроб, загребать, захватывать, вымогать… Умел, умел, старый греховник! Это был не человек, а кремень. Да, он был холоден и тверд, как кремень, и еще никому ни разу в жизни не удавалось высечь из его каменного сердца хоть искру сострадания. Скрытный, замкнутый, одинокий – он прятался как устрица в свою раковину. Душевный холод заморозил изнутри старческие черты его лица, заострил крючковатый нос, сморщил кожу на щеках, сковал походку, заставил посинеть губы и покраснеть глаза, сделал ледяным его скрипучий голос. Он всюду носил с собой эту леденящую атмосферу.
Жара или стужа на дворе – Скруджа это беспокоило мало. Никакое тепло не могло его обогреть, и никакой мороз его не пробирал. Самый яростный ветер не мог быть злее Скруджа, самая лютая метель не могла быть столь жестока, как он, самый проливной дождь не был так беспощаден. Непогода ничем не могла его пронять.
И никто и никогда не останавливал его на улице радостным возгласом: «Милейший Скрудж! Как поживаете? Когда зайдете меня проведать?»Ни один нищий не осмеливался протянуть к нему руку за подаянием, ни один ребенок не решался спросить у него, который час, и ни разу в жизни ни единая душа не попросила его указать дорогу.
Думаете, это огорчало Скруджа? Да нисколько. Он сторонился всех, а все сторонились его, отгоняя от себя даже малейшее проявление симпатии к этому старику.
И вот однажды – и притом не когда-нибудь, а в самый Сочельник – старик Скрудж корпел у себя в конторе над счетными книгами…
По мотивам рассказа Ч. Диккенса «Рождественская песнь в прозе».